На самом деле, уйдя от него, Джиллиан только об этом одном и думала и будет думать впредь, хочет она того или нет. Бен не понимает, как опасна может быть любовь, но Джиллиан знает это досконально. Слиш­ком много раз обжигалась, чтобы расслабиться и пу­стить все на самотек. Ей следует держать ухо востро и оставаться не замужем. А что ей необходимо прямо сейчас — это тишина, покой и горячая ванна; однако когда она, стараясь ступать неслышно, входит с черно­го хода в дом, то застает Антонию и Кайли на ногах, в ожидании ее прихода. Обе они вне себя и готовы зво­нить в скорую помощь. Обе в крайней тревоге. С их ма­терью что-то стряслось, а что, они не знают.

В спальне — непроглядная темень, и Джиллиан не сразу понимает, что бугорок под ворохом покрывал — не что иное, как форма существования живого челове­ка. Зато ей нетрудно распознать жалость к собственной персоне и отчаяние. Этот диагноз Джиллиан ставит в два счета, поскольку сама тысячу раз бывала в подоб­ном состоянии и притом знает, каким способом от не­го избавиться. Племянниц она отправляет спать, не слушая их возражений, а сама идет на кухню и смеши­вает в кувшине коктейль «Маргарита». Потом берет кувшин и, прихватив два бокала, обмакнутых в круп­ную соль, выносит все это на задний двор и оставляет у двух садовых кресел, стоящих возле огородика, где изо всех сил стараются расти огурцы.

На этот раз, поднявшись к Салли, она уже не озада­чена видом вороха покрывал. Теперь она точно знает, что под ними прячется человек.

— Ну-ка вставай, — говорит Джиллиан.

Глаза у Салли закрыты. Она парит где-то, где кругом тихо и бело. Ей и уши хотелось бы заткнуть, потому что слышно, как приближается Джиллиан. Джиллиан стаскивает с Салли покрывала и хватает ее за руку:

— Подымайся.

Салли скатывается с кровати. Она открывает глаза и моргает.

— Уходи, — говорит она сестре. — Не трогай меня.

Джиллиан поднимает Салли на ноги, выводит из комнаты и ведет вниз по лестнице. Вести Салли — все равно что волочить вязанку дров: она не противится, но повисает одеревенелой тяжестью. Джиллиан толка­ет плечом заднюю дверь, и за порогом струя влажного воздуха ударяет Салли в лицо.

— Ой, — вырывается у Салли.

Она порядком ослабела и рада опуститься в садовое кресло. Садится и откидывается назад, готовясь вновь закрыть глаза, но замечает, как много высыпало на не­бо звезд. Когда-то, еще у тетушек, они с Джиллиан за­бирались летними ночами на крышу дома. Вылезти на крышу можно было через слуховое окошко, если, ко­нечно, не бояться высоты и не шарахаться от бурых ма­леньких летучих мышей, которые слетались пировать в тучах комаров, что толклись в воздухе. Они с Джилли­ан не забывали загадать желание, едва покажется пер­вая звездочка, — всякий раз одно и то же и о котором, понятно, нельзя сказать вслух.

— Можешь не волноваться, — говорит Джиллиан. — Ты им и взрослым будешь нужна.

— Ну да, как же.

— Вот мне ты ведь нужна до сих пор?

Салли оглядывается на сестру, которая разливает по бокалам «Маргариту»:

— Зачем это?

— Не окажись у меня здесь тебя, когда случилась эта история с Джимми, сидеть бы мне сейчас в тюрьме. Ты просто знай, что без тебя мне бы тогда не справиться.

— Так это потому, что он был тяжелый, — говорит Салли. — Была бы у тебя тачка, обошлось бы и без меня.

- Нет, правда, - настаивает Джиллиан. - Я у тебя в долгу по гроб жизни.

Она поднимает бокал в ту сторону, где похоронен Джимми.

— Чао, бамбино, — говорит Джиллиан.

Ежится, как от озноба, и отпивает глоток из бокала.

- Прощевайте, без вас веселей, - бросает Салли в сырое и душное пространство.

Хорошо, проведя столько времени в помещении, выйти на открытый воздух. Хорошо сидеть вдвоем на травке в час, когда сверчки неспешно выводят свои предосенние рулады.

У Джиллиан на пальцах соль от «Маргариты». На лице ее - та самая прелестная улыбка, от которой она выглядит моложе. То ли здешняя влажность оказывает благотворное действие на ее кожу, то ли это игра лунного света, но что-то в ней появилось совершенно новое.

— Я никогда не верила в счастье. Думала, его вообще не бывает. И вот теперь — полюбуйтесь! Готова верить во что угодно!

Салли хочется протянуть руку и потрогать луну — проверить, прохладная ли она на ощупь, или у нее только вид такой. Ей за последнее время не раз приходило в голову, что, может быть, когда живые становятся мертвыми, они оставляют по себе пустоту, вакуум, который не заполнить никому другому. Ей самой раз в жизни крупно повезло, хоть, правда, очень ненадолго. Может быть, уже за это надо сказать спасибо и не рыпаться.

— Бен попросил, чтобы я переехала к нему, - говорит Джиллиан. - Я, можно считать, ответила отказом.

— Переезжай, — говорит ей Салли.

— Так просто?

Салли решительно кивает головой.

— Что ж, может, стоит подумать, — признается Джиллиан. — На время. Пока нас не связывают никакие обязательства.

— Да переедешь, будь уверена.

— Ты, наверное, все это говоришь, потому что хочешь от меня избавиться.

— А я не избавлюсь. До тебя будет всего три квартала. Хотела бы избавиться — сказала бы: езжай назад в Аризону.

Фонарь над крыльцом облепили белые бабочки. Крылья у бабочек отяжелели от влаги, их полет напоминает замедленную съемку. Они белесые, как луна, и, отлетая неожиданно прочь, оставляют в воздухе мучнисто-белый след.

— На восток от Миссисипи. - Джиллиан ерошит себе волосы. — Брр...

Салли растягивается плашмя в садовом кресле и смотрит в небо.

— Вообще-то, — говорит она, — я рада, что ты здесь.

В те жаркие, одинокие ночи у тетушек, сидя на крыше дома, обе они всегда загадывали то же самое желание. Чтобы когда-нибудь в будущем, когда они станут взрослыми, глядеть на звезды и не бояться. И вот она настала, та желанная ночь. Вот оно, это будущее. И можно сидеть на вольном воздухе, сколько вздумается, оставаться на этой лужайке, покуда не померкнет последняя звезда; никуда не трогаться хоть до полудня, глядя, как небо окрашивается в чистейшую лазурь.

ВОСПАРЕНИЕ

В августе месяце всегда держите на подоконнике мяту, чтобы назойливые мухи жужжали где-нибудь на улице, где им и положено быть. Не думайте, что лето кончи­лось, даже когда поникают и блекнут розы и звезды располагаются на небосклоне в ином порядке. Никог­да не полагайтесь на то, что август — надежный и безо­пасный месяц года. Это поворотное время, когда не поют больше птицы по утрам, а вечера сотканы в рав­ных долях из золотистого света и черных туч. Основа­тельное и зыбкое с такой легкостью меняются места­ми, что начинаешь оспаривать и подвергать сомнению даже то, что, казалось бы, твердо знаешь.

В особенно жаркие дни, когда хочется удавить каж­дого, кто скажет вам слово поперек, или хотя бы дать ему по шее, отведите лучше душу, выпив лимонаду. Сходите купите себе первоклассный комнатный венти­лятор. Остерегайтесь наступить на сверчка, который за­бился в темный угол вашей гостиной, а не то вам изме­нит удача. Избегайте мужчин, которые называют вас «детка», и женщин, у которых нет подруг, а еще - собак, которые любят чесать себе брюхо и не слушаются, когда им скажешь: «Лежать!» Носите темные очки; при­мите прохладную, освежающую ванну с лавандовым маслом. В полдень старайтесь укрываться от солнца.

Гидеон Варне, будь его воля, вообще зачеркнул бы август как таковой, проспал бы четыре недели без про­сыпу до самого сентября, когда жизнь войдет в нормаль­ное русло и начнутся занятия в школе. Однако не прохо­дит и недели с начала этого трудного месяца, как его мать объявляет, что выходит замуж за какого-то типа, о котором Гидеон имеет самое смутное представление.

Жить они переедут на новое место в нескольких ки­лометрах от Развилки, и это значит, что Гидеон будет ходить в другую школу вместе с тремя сводными брат­цами, с которыми ему предстоит познакомиться в конце следующей недели, когда его мать устраивает праздничный обед. Не зная, какой реакции ждать от сына, Джинни Варне долго не решалась сделать это со­общение, но теперь, когда все слова сказаны, Гидеон кивает головой, и только. После короткого раздумья, когда его мать, волнуясь, ждет ответа, он прибавляет: